Проект «Вслух.ру», посвященный тюменским узникам концлагерей.
_Новый проект редакции «Вслух.ру» даст слово оставшимся в живых участникам событий более чем 70-летней давности. Когда началась Великая Отечественная война, наши герои были детьми, многое не помнят, восстанавливая память по рассказам родных, по свидетелствам других очевидцев тех страшных событий. Но важнее фактов — живые человеческие эмоции, моменты, поразившие тогда детское сознание. Рассказ нашей первой героини — Александры Николаевны Нефёдовой, маленькой девочкой прошедшей через немецкие концентрационные лагеря, — вы можете прочитать на страницах газеты, увидеть и услышать — на сайте Вслух.ру и в соцсетях. Истории следующих героев — в новых выпусках проекта._
— Как война началась, не помню. Только один момент врезался в память. Мне было шесть лет, мы с матерью стираем, развешиваем белье. А у меня осознание: «Такой день солнечный! Все хорошо, если б только не было войны». Ребенком была, а подумала, как взрослая.
Я родилась в Новгородской области под Старой Руссой. В семье было пятеро детей, пятая девочка, в сорок первом году, в июле, наверное, родилась. Отец ушел на фронт, а летом уже немцы пришли, бои начались. Немцы всех выселили из домов и вырыли окоп посреди поля. В этих окопах полдеревни было. Там мы и сидели. Потом, зимой, бои очень сильные были: ночью — русские, днем — немцы. Я вот свою сестру младшую — ту, которая в 1941-м родилась — совсем не помню. А она родилась в этом окопе.
Когда первые немцы заняли деревню, я так боялась — маленькая была. Пряталась все время от них.
Уже зимой прибыл карательный отряд — это были финны, сестра тоже это помнит. Ходили, штыками «выкуривали» всех из окопа. Выстроили всех и решили расстрелять. Мать грудного ребенка взяла к груди, нам сказала: «Закройте глазки все, сейчас все будет». Закрыли все глаза, стоим. Потом кто-то подъехал на танке — отменили расстрел. Согнали всех в один дом и решили сжечь. Потом опять чего-то отменили. Все дома этой деревни сожгли полностью, а нас гнали до Старой Русы, это 20 километров. У нас девочка была маленькая, Зина, 4 года ей, пешком шла. Да все пешком шли.
Потом немцы отобрали всех девочек от 12 лет, всю молодежь, и угнали их под автоматами. Куда их отправили, не знаю. А где-то в марте-апреле, сестра говорила, оставшихся погнали в Ивановское — это еще 20 километров от Руссы. Переходили какой-то ручей, все мокрые! Это я сама помню. Одежда — колом вся, замерзла. Есть было совсем нечего. И кругом сплошные трупы. Я это сама лично видела: река, а в ней разбухшие тела. Когда начало подтаивать, ели убитых лошадей. Тогда все стали тифом болеть и умирать. Гоняли нас потом везде: в Псковской области были, в Литве.
Из Литвы нас в Германию отправили. Помню немного, только больше железные двери, когда приехали. Нас там раздевали. Нужно было всем раздеваться, проходить дезинфекцию. Мы же вшивые все были. Не мылись никогда в войну, негде было. У меня шнурок на ботинке завязался, не могла снять. А немец меня штыком сразу. Все уже прошли, а за меня мать заступилась. Могли бы убить сразу. После этого уже не помню, как мыли, стригли. Сестра рассказывала, что давали кусок мыла, заставляли мыться. А там то ли кипяток, то ли ледяная вода, невозможно вымыться. Там же всех стригли и переодевали в другую одежду.
В Германии мы были в двух лагерях. В одном помню бараки: один — для детей, другой — для девушек белорусских, третий — семейный, четвертый-— мужской. Все было огорожено проволокой с током. Из барака никуда нельзя было уходить. Сестра говорила, что просто в барак привозили баланду. Ее и ели. Утром давали ложку жидкости из шпината, черного как деготь — его там и растили — и одну картошинку. Взрослым давали две картошинки и тоже ложку этого шпината. А вечером — кусочек хлеба, будто из опилок каких-то.
Взрослые работали, а дети только в бараках сидели. Все ходили строем по четыре человека. Из бараков нельзя было выходить. Я один раз только какого-то мужчину видела за нашей проволокой. Он тоже в полосатом халате лежал, как тень прям. Пленные даже не разговаривали.
Потом перевели в другой лагерь. Когда нас освободили, мы были как скелеты. Долго потом лечили, кормили хорошо. Я помню, как после всего этого в столовую пришла, сижу и не ем. Меня немка спрашивает: «Вы чего не едите?» А я ей отвечаю, что не знаю, как есть! Мы вообще всю войну толком ни разу не ели.
Последний наш лагерь был в деревне. Всех тогда в подвале дома держали, а рядом сливы росли. Кто-то нас научил, что можно собрать те, что упали. Я говорю сестре: «Лиза, давай пойдем, пособираем». И полицай сразу погнался за нами, мы как побежали! Сестра постарше была, убежала. А меня он позвал, я подошла, он как треснет мне! Прибежали обратно, спрятались под нары и сутки сидели, думали, что расстреляют. Для них расстрелять ничего не стоило. Там человека убить — это ничего. У нас в лагере день и ночь, я говорю, труба горела. Кого жгли, не знаю.
Освободили нас американцы. Перед этим был бой такой! Немцы старались все лагеря уничтожать, мы так боялись, что и нас всех уничтожат. Нас все-таки не бомбили, но рядом бой был — небо было красное от взрывов. Потомы мы два или три дня еще пробыли в лагере. Сразу устроили медосмотр, кого-то лечили, кормили хорошо. После стали вывозить куда-то. Долго возили, в итоге привезли туда, где формировали составы с разными людьми — отдельно поляков, чехов, украинцев, русских. Очень долго возвращались из Германии, приехали только в июле или в августе.
Перед выездом из лагеря давали манную кашу, где-то четверть стакана. Мы ее пальцем ели. Окунул — и сосешь, чтобы продлить этот момент. Мы ведь за всю войну ничего такого не видели. Один раз это было. Еще в Германии ехали по городу в коляске, вдруг мне на руку пальто повесили — немецкие дети подарили. Я в этом пальто из Германии приехала. Серенькое пальто, детское.
Когда приехали из Германии, мать сразу же рвалась в деревню свою. Вернулись — там ни одного дома нет, сплошные окопы. Многие вернулись, кто выжил. Но из мужчин — никто, все погибли. Вот у меня отец погиб, «Дорогу жизни» прокладывал. Один только был мужик, без руки. Рубил всем домики, и нам тоже поставил домик.
Но до этого долго в окопах еще жили, даже в школу ходили в окопе, там четыре километра был до школы, и только до трех классов. А сестре вот в 4 класс нужно было. Старшей сестре уже 15 было, она в колхозе работала, как и все.
Хорошо, что в деревне жили, организм посильнее был. Огородик разбили, нам государство корову выделило. Но хлеба все равно долго не было. Все какую-то жидкость мать на противне готовила. Зерна не было, даже на посадку. Есть нечего. Главное, надевать нечего было. Из одежды было только то, что на нас, и то, что стирать. И все. Дом пустой был. Кровать железная стояла, после пожара нашли в деревне. Две сестры на кровати спали, а мы с мамой на полу, на матрасе.
А за огородом было большое поле, все усеянное человеческими черепами. Туда теперь постоянно поисковые отряды ездят, постоянно кого-то находят в наших деревнях. Хотя сестра говорит, что там давно уже ничего нет — все скот съел. После войны ведь никто не убирал даже.
После войны тяжелая очень жизнь была. Очень тяжело было работать, дети все работали. В поле было много неразорвавшихся снарядов. Столько у нас калек было! Все пахали, и многие взрывались. Кто без рук оставался, кто без ног, а кто и совсем погиб. После войны вся деревня погибла, потому что дороги к Старой Руссе не было.
Так просто уехать нельзя было. Только если учиться или замуж выйти. Вот сестра замуж вышла. Я семь лет прожила и тоже учиться уехала. И мать, как вышла на пенсию, сразу уехала.
Когда я училась, мать никак не могла помочь, только на стипендию жили, иногда по три дня не ели. Это в пятьдесят втором году было. В пятьдесят пятом я окончила техникум, в Москву в институт поступила заочно. Потом замуж вышла, мужа сюда направили, он был летчик. С шестидесятого года я здесь живу и работаю. Поработала, потом родила ребенка, перешла в «Стройбанк». 13 лет работала в «Стройбанке», потом пришла в «Сибнефтепровод». Сейчас пенсионер.
Дачей занимаюсь. Вырастила двоих детей, оба получили высшее. Мать нам всегда говорила: «Учитесь, учитесь!». Сама неграмотная была, только три класса окончила, и мы все стремились учиться. Вот и дети мои окончили институт. У дочери сын и дочь тоже уже окончили. Внук с красным дипломом, внучка тоже хорошо, на пятерки. Работа у нее хорошая, проектировщик. А сын у меня окончил институт кибернетики, двое детей у него, хорошо очень учатся. Одна уже в нефтегазовый лицей поступила. Сейчас в школе, 9 класс. И мальчишка такой хороший у нас, Сема. В пятом классе, хорошо учится.
Сестры живут тоже. Одна — под Ленинградом. 88 лет. А другая сестра в Старой Руссе. Все семьи нормальные.
Войну даже вспоминать не хочу. Все военные книги вынесла, раздала, не читаю совершенно. Не хочу читать даже. Как-то вот, знаете, тяжело. Это ужасно. За Уралом вот голод был, но такого, как у нас, не видели. Это ужасно. Старая Русса — это, мне кажется, самое пекло было, в сорок третьем особенно. У нас там все в ямках. Бомбили сильно, я до сих пор слышу этот звук, когда мы в окопе были.
Редакция «Вслух.ру» благодарит за помощь в подготовке проекта ТОО Организацию бывших малолетних узников фашистских концлагерей и лично Валентину Сарапу, ТРОО «Защита Отечества» и лично депутата Государственной Думы от Тюменской области Николая Брыкина.
